Интертипные отношения
Аушра Аугустинавичюте


II.  Асимметричные отношения
(Отношения социального прогресса)

Механизм социального прогресса. Асиммет­ричные отношения удовлетворяют потребности об­щества как единого целого. Они способствуют за­рождению социальных интересов и образуют коммуникативный механизм социального прогресса (рис. 1), причем гомовертные отношения (15-е и 16-е в табл. 3) используются для передачи социаль­ного опыта и заказа (что можно назвать и коррек­цией активности), а гетеровертные (7-е и 8-е) — для контроля за его исполнением.

При наличии 16-типного интеллекта формы асимметричных, то есть социальных трансак­ций — неизбежная объективная закономерность. Они объединяют людей в обществе, опутывая их невидимыми путами неравноценной информации, привязывая друг к другу чувством долга, социаль­ной ответственности и препятствуя распаду обще­ства (с момента его возникновения) на отдельные семьи.

Человеческая культура распространяется с по­мощью всех отношений ИМ. Однако качествен­но новым в области науки, этики, искусства, фи­лософии человечество обогащается лишь благодаря коммуникативному механизму социального про­гресса.
Из вышесказанного следует, что каждый чело­век ведет как бы двойную жизнь:
— является существом с определенными физи­ческими и психическими потребностями, сущест­вом, которое постоянно выполняет свои жизнен­ные функции — добывает средства к существова­нию для себя и своих детей, реализуя при этом свои физические и духовные силы;
— является составной частью интегрального ин­теллекта и, сам того не ведая, выполняет опреде­ленный социальный заказ, то есть служит обществу как единому целому — как исполнитель социаль­ного заказа, как заказчик и как контролер по его выполнению.

Отношения передачи социального опыта и социального заказа

Кольцо социального заказа. Отношения передачи опыта и социального заказа — основа психического механизма социального прогресса. Они выполняют две функ­ции: 1) передают накопленный и осмыс­ленный одними типами ИМ опыт другим типам ИМ, 2) формируют социальный заказ, то есть вы­являют неудовлетворенные потребности одних ти­пов ИМ для того, чтобы превратить их в социаль­ные интересы для других, корректируя и направ­ляя в определенное русло их активность.

По своей объективной значимости эти отноше­ния можно сравнить лишь с симметричными отно­шениями дополнения. Первые, то есть отношения дополнения, помогают индивиду обрести психичес­кую устойчивость, психический иммунитет. Вторые обеспечивают его самым передовым человеческим опытом и способствуют мобилизации наиболее раз­витых элементов психики каждого для использова­ния в соответствии с возникшими в обществе по­требностями, как бы собирая интеллектуальную энергию общества в острый луч.

Что представляет собой механизм передачи опы­та и социального заказа?

К нему относятся два отношения стыковки: 15-е и 16-е (табл. 2 и 3). В каждом из них один из участников передает свой опыт и заказ, другой - принимает. Первого коммуниканта назовем пере­датчиком (индуктором), второго — приемником (перцепиентом). Следует обратить внимание на то, что субъект, который в пятнадцатом отношении яв­ляется индуктором, в шестнадцатом — превраща­ется в перцепиента. Соответственно: пятнадцатое отношение назовем отношением передачи, шестнад­цатое — отношением приема. Графически это со­вершенно одинаковые отношения, различающиеся лишь тем, что тот индивид, который в первом был справа, во втором переходит влево. Каждый парт­нер-перцепиент по сравнению со своим партнером- индуктором находится на более высокой ступени исполнения социального заказа.

В связи с тем что каждый индивид является и «приемником», и «передатчиком», отношения пере­дачи социального опыта и заказа образуют замкну­тое кольцо. Точнее, не одно, а четыре параллель­ных кольца, при взаимодействии активизирующих друг друга (рис. 2).
Почему колец четыре? Это закономерный про­дукт структуры Ю.

Из шестнадцати типов ИМ нельзя составить ни больше, ни меньше таких колец.
Появление новых идей с точки зрения теории ИМ имеет определенную последовательность. Во-первых, сначала у одного типа ИМ появляются не вполне осознанные, но явно неудовлетворенные, активизированные потребности, дающие о себе знать раздраженностью или растерянностью. Са­мим индивидом это воспринимается как психичес­кий дискомфорт и неприспособленность, а на самом деле является неумением вести себя в социально новой ситуации, новизны которой из-за недостатка какой-то информации или определенных социаль­ных свобод он как раз и не понимает (благодаря типу своего интеллекта). По сути дела, это не что иное, как возникновение социальной проблемы, ко­торая для интеллекта, находящегося на следующей ступени социального кольца, превращается в соци­альный заказ. Механизм передачи опыта и соци­ального заказа начинает действовать в тот момент, когда факт дискомфорта доходит до сознания пер­цепиента. Исполненный социальный заказ обогаща­ет общество чем-то новым, но это воспринимается не обществом в целом, а следующим перцепиентом и именно из-за того, что обществом это отвергается или воспринимается недостаточно активно, а инди­видом будет принято как заказ.

Когда мы говорим о передаче опыта, разговор может идти о личном опыте отдельного человека, что является необходимым условием повседневного развития общества, но может быть и обобщенным социальным опытом — развитие науки, техники, искусства, политики и т. п.
Новая идея не может сразу материализоваться. У одного возникает потребность — другой осознает ее, отзывается и находит решение проблемы, тре­тий претворяет его в жизнь. Каждый тип интеллек­та выполняет свою часть социального заказа — со­циальную функцию своего интеллекта. Каждый от­зывается только на то, что относится к его типу. Становится понятным, почему новые идеи не всем доступны: тип ИМ индивидов, воспринимающих новое, определяется типом ИМ тех, кто это новое провозглашает.

Четыре кольца социального заказа — простая и верная система превращения потребностей и про­блем всех типов ИМ в систему социальных зака­зов — это двигатель прогресса, при котором один и гот же заказ (или разные его стороны) выпол­няется и контролируется не одним, а четырьмя па­раллельно действующими кольцами и при котором каждому типу ИМ обеспечивается активное учас­тие в социальном прогрессе общества — в появле­нии новых идей и их претворении в действитель­ность.

Механизм перехода социального заказа из одних рук в другие раскрывается на рис. 2. Вместе с тем получаем довольно убедительный ответ на вопрос, почему в истории человечества наблюдаются спира­левидные тенденции развития. Социальный заказ вместе с передаваемым опытом движется по коль­цу, каждый партнер-перцепиент находится на более высокой, по сравнению с паргнером-индуктором, ступени социального опыта и заказа, что, вместе взятое, и образует спираль.

Можно говорить о действующем в обществе за­коне прогресса, который проявляется статистичес­ки: как тенденция в хаосе случайностей.
Социальность заказа. Социальный заказ — по-настоящему социальное, а не индивидуальное за­дание. Нельзя сказать, что индуктор дает заказ сознательно. Как заказ партнером-перцепиентом воспринимается дискомфорт, с которым партнер- индуктор сталкивается при исполнении своей жизненной программы. От появления социального за­каза до появления исполнителя или исполнителей проходит разное время. Чем более подвижно обще­ство и чем больше в нем образованных людей, тем, при прочих равных условиях, быстрее передает­ся эстафета нового, так как увеличиваются воз­можность возникновения человеческих контактов и скорость передачи социального заказа. Поэтому, например, появление и развитие торговых отноше­ний, товарного хозяйства явились не только эконо­мической предпосылкой развития общества, но й способствовали его подвижности, созданию комму­никативной среды для более успешного действия закона социального прогресса, среды, в которой каждому партнеру-индуктору легче найти партнера-перцепиента.

Социальная суть заказа и в том, что непосред­ственной пользы от его выполнения заказчик не получает. Для того чтобы стало возможным исполь­зование нового, оно должно обойти все кольцо пе­редачи опыта и дойти до заказчика уже с другой стороны.¹²³ Можно лишь с большим или меньшим удовлетворением наблюдать за судьбой «начатого» дела. Но и это условно, так как зачинателей нет, есть только продолжатели.

Психологический дискомфорт, в котором нахо­дится партнер-индуктор, воспринимается как соци­альный заказ потому, что и сам индуктор воспри­нимается как социальная ценность или как испол­нитель особо ценных функций. Партнер-индуктор идентифицируется с обществом, а его потребнос­ти — с потребностями общества. Для каждого ин­дивида общество начинается с его партнера-индуктора. Это можно проиллюстрировать многочислен­ными примерами. Широко известно, какое влияние оказал Жан-Жак Руссо на Робеспьера или на Кан­та. С точки зрения теории ИМ первый был индук­тором, другой перцепиентом.* Первый из психоана­литиков, которого сразу и серьезно заинтересовали идеи К. Маркса, Адлер, тоже был его перцепи­ентом.

На определенных этапах развития общества это­му процессу способствует расколотость общества на классы и касты. Высшие классы при своей большей подвижности и возможностях получить образова­ние (во всяком случае, при своем появлении) яв­ляются средой, в которой это колесо движется го­раздо более быстро, способствуя развитию культу­ры и науки. Со временем, несомненно, это явление превращается в свою противоположность, тормозя движение прогресса. Социально подвижным можно считать общество, обеспечивающее оптимальные условия для действия механизма социального зака­за, то есть достаточное количество контактов между всеми типами ИМ.

Типизм, или типность. Каждый тип ИМ — ис­полнитель конкретной социальной функции. Так их воспринимает общество, но не отдельный человек, который на все склонен смотреть прежде всего с точки зрения своего типа. Эту субъективность, предопределяемую типом (в отличие от субъектив­ности, предопределяемой личностью), назовем типностью, или типизмом.
Итак, люди не только субъективны, но и типны. С типной точки зрения исполнитель социальной миссии — лишь индуктор. Лишь он привлекает внимание своей значимостью, авторитетностью или жизненным опытом. Все остальные обыкновенны и если и занимают в обществе видные места, то ско­рее всего «по недоразумению».

Партнер-индуктор вызывает уважение разными своими способностями и даже осанкой. Все старое, вновь от него услышанное, наполнено большей глу­биной, значительностью, новыми оттенками. Откры­тия воспринимаются как что-то давно ожидаемое.
Индуктора признают, ему сочувствуют, помога­ют, уступают, жалеют из-за его мнимой хрупкости, даже когда он об этом и не просит. Перед ним всегда чувствуют себя как бы немного в долгу и стараются пойти навстречу. Перцепиент делает ус­тупки, не ведая, что это уступки.
То, что окружающие индукторы различаются своим интеллектом и культурой, то есть живут в разное социальное время, мало изменяет отношение к ним перцепиентов. Все равно от каждого из них стараются чего-то добиться — признания, знака внимания, — чем-то помочь.
Партнер-перцепиент — более высокая ступень в кольце социального заказа, чем индуктор. В том, что он находится на более высокой, чем твоя, сту­пени совершенства, разобраться нелегко. Поэтому индуктор не полностью понимает перцепиента: все, что связано с его делами, имеет склонность слиться в нечто единое, обобщенное, может удивлять, но не дает возможности увидеть проблему. В этом отно­шении он отличается от полностью его понимающе­го перцепиента, который иначе и не мог бы им стать. Перцепиент видит идеи индуктора более дифференцированно, чем сам индуктор. Можно сказать, видит с продолжением.

Так как в тонкостях дела перцепиента индуктор не разбирается, у него совершенно закономерно со­здается впечатление, что перцепиентом все делается без усилий, с необычной легкостью. Вся жизнь пер­цепиента кажется гораздо менее сложной, чем жизнь других, возможно, и потому еще, что тот почти всегда внимателен и свободен для партнера- индуктора. (По нашим наблюдениям, знакомые с интертипными отношениями перцепиенты старают­ся сократить количество таких непродуктивных контактов.)

Многим казалось, что Каренин уступал Анне из желания соблюсти внешние приличия, то есть из-за «пустого». Как иначе объяснить столь странное по­ведение солидного чиновника? Все становится на свои места, если применить для решения теорию ИМ. Каренин был связан с Анной отношениями социального заказа и не мог не делать ей уступок. Он исполнял то, чего, как ему казалось, хочет Ан­на, и все от нее исходящее казалось исключительно важным. Его мучила не столько необходимость де­лать эти уступки, сколько незнание, как ей по­мочь.* Талант Льва Толстого позволил ему описать эти отношения, не догадываясь об их объективной природе. Не менее тонко те же отношения описал Драйзер в «Американской трагедии»* между Клай­дом и Робертой, которая поэтому так быстро под­пала под влияние Клайда и не могла разобраться, в чем он искренен по отношению к ней, а в чем — нет, и только по этой причине ее личные проблемы остались для Клайда труднодоступными и даже как бы нереальными. Отношения социального заказа связывали Клайда и с его двоюродным братом Гильбертом, только здесь Клайд был перцепиен­том, а не индуктором. Вспомните, с каким благо­говением он воспринимал Гильберта, как значи­тельно звучали для Клайда его слова, хотя тот к нему относился с постоянным презрением. (Отно­шения Клайда с Сондрой Финчли были отношения­ми полного дополнения.)

По отношению к некоторым перцепиентам тоже можно заметить своеобразное щадящее отношение. Но если индуктора ценят и щадят как социаль­но значимого, по недостаточно сильного или да­же хрупкого, то перцепиента — скорее как силь­ного, впустую растрачивающего свою энергию и себя.

Человек не может оставаться спокойным и без­участным к тому, что в нем программируется его индуктором. Это подхлестывает, подбадривает, подзадоривает. Благодаря тому, что приходит «под кодом» индуктора, он как бы пробуждается и осоз­нает свои силы. Просыпается то, что называется социальной природой человека и чувством долга по отношению к обществу. Люди включаются в кару­сель исполнения социальных заказов.

Поэтому человек совершенно безучастен к тому, что в нем старается «запрограммировать» его перце­пиент. Лучшим реформатором, когда приходит вре­мя отмести всем привычное старое, бывает не пер­цепиент, а индуктор, который исполняет это с боль­шим рвением. Интересные примеры дает мировая история. Влияние Ришелье на Людовика XIII, на­пример, или Кольбера на Людовика IV объясняется теми же отношениями социального заказа.

Каждый перцепиент повторяет социальный за­каз, то есть проблему индуктора, причем с гораздо большей осознанностью, чем сам индуктор. Каж­дый в меру своих сил старается в ней разобраться. Но для непосредственного решения проблемы не­обходимо не только типное, то есть диктуемое ти­пом ИМ, предрасположение. Исполнителем любого социального заказа может быть только индивид с конкретным типом интеллекта, причем с определен­ными социальными качествами (уровнем интеллек­та, образованием, а то и должностью).
Роль принимающего социальный заказ индивида может быть активной и пассивной. В первом случае перцепиент ограничивается передачей социально­го заказа из одних уст в другие с обязательным добавлением собственной «субъективности», без которой заказ не продвинется к следующей ступени исполнения. Иными словами, индивиды, непосред­ственно не включающиеся в дело, все равно оцени­вают новые идеи, по возможности поддерживают и тем способствуют их продвижению.

Причина суггестивности. Суть социального за­каза в том, что человеку задание дается в такой форме, что от него отказаться трудно и даже не­мыслимо. Конкретная причина этой суггестивности лишь в том, что перцепиент воспринимает не «ин­формацию вообще», а информацию развитой вто­рой функции индуктора, которая направлена на ег о четвертую функцию. И только по этой причине она не может стать «обыкновенной», то есть такой, ко­торая, войдя в одно ухо, выходит в другое. Она оседает в психике индивида не менее глубоко, чем информация, получаемая от дополняющего или от активатора. Но с дополняющим и с активатором существует полноценная обратная связь. Здесь же такой связи нет, потому что обратная информация, та, которую индуктор получает от перцепиента, яв­ляется сравнительно неопределенной и расплывча­той (она идет от третьей функции).

Можно сказать, что при отношениях передачи социального опыта и заказа информация, идущая к перцепиенту, явля­ется такой же веской, как при отношениях допол­нения, а обратная, направленная на индуктора, — так же малоубедительна, как при отношениях па­раллельных интеллектов. Она кажется субъектив­ной и потому не очень важной. При симметричных отношениях получаемая обеими сторонами инфор­мация оценивается одинаково: или как объектив­ная — доказуемая, или как субъективная, которую можно лишь принимать или не принимать на веру, но доказать нельзя. Объективность и субъектив­ность — свойства не самой информации, а резуль­тат отношений между двумя типами ИМ. Поэтому при отношениях социального заказа информацион­ный поток, с одной стороны, кажется объективным, а с другой — субъективным.

Странная судьба. В любом обществе в любое время возникает много разнообразнейших социаль­но-психологических проблем, а вместе с тем и со­циальных заказов. Однако обществом осознают­ся лишь те заказы, которые долго не находят исполнителей, то есть при возникновении «узких мест» в результате того, что в определенной цепи людей отсутствует индивид с нужным типом ИМ. Иногда, напротив, из-за присутствия какого-ли­бо одного индивида, который, препятствуя соци­альной подвижности общества, препятствует пре­вращению некоторых социальных проблем в соци­альные заказы. В истории человечества остаются, во-первых, имена людей, решавших проблемы, ко­торые задержали колесо прогресса, то есть доста­точно старые проблемы, а во-вторых — имена тор­мозившие их решение.

Нет более или менее ценных типов интеллекта. Все незаменимы в эстафете социального прогресса. Но ознакомление с типами ИМ наиболее выдаю­щихся, наиболее известных за последние столетия людей приводит в недоумение. Слишком велик удельный вес людей одного-единственного типа — ИНТУИТИВНО-ЛОГИЧЕСКОГО ЭКСТРАТИ­МА. (См. приложение.) Очень многие из людей этого типа долгие годы работали никем не признаваемые, на свой страх и риск, не находя поддержки у своих соплеменников, что довольно редко происходит с индивидами других типов ИМ, если уж они чем-то занимаются. Нередко из обык­новенных умных людей или ученых ИНТУИТИВ­НО-ЛОГИЧЕСКИЕ ЭКСТРАТИМЫ превраща­лись, в глазах общества в гениев только потому, что слишком долго оставались непонятыми, что деся­тилетиями «доделывали» то, что давным-давно сле­довало передать в пользование общества.
В чем дело? Почему, когда очередь в кольце социального заказа подходила к ИНТУИТИВНО­ЛОГИЧЕСКОМУ ЭКСТРАТИМУ, движение в кольце затормаживалось, то, что номинально уже было открытым, фактически все еще оставалось за семью замками? Для решения этого вопроса нужны специальные исследования, однако уже сегодня можно утверждать, что в условиях развитого товар­ного хозяйства что-то не ладится в первом кольце социального заказа. Мы можем пока предложить такую гипотезу:

1. ИНТУИТИВНО-ЛОГИЧЕСКИЙ ЭКСТРА­ТИМ — один из наименее приспособленных к кон­курентной борьбе типов личности. И чаще других отторгается от социально престижных мест своими более «пробивными», деловыми собратьями. Воз­можно, этих людей слишком мало как среди ака­демических ученых, так и среди государственных мужей, и поэтому, как только в любой конкретной цепи социального заказа свое слово приходится сказать ИНТУИТИВНО-ЛОГИЧЕСКОМУ ЭКСТ- РАТИМУ, то его там просто не оказывается. А кольцо социального прогресса приостанавливается, пока не появится другой перцепиент, часто со сто­роны. (Возможно, поэтому так часто дело, в кото­ром они достигают успехов, не соответствует их образованию и специальности.) Дело затрудняется тем, что и после сделанных ими открытий в нужном окружении не оказывается людей с тождественным типом ИМ, которые сразу бы поддержали понятное и даже «само собой разумеющееся» новое. Мало, по-видимому, людей такого типа и среди облечен­ных властью государственных мужей, в руках ко­торых сосредоточены средства и организационные возможности.

2. Проблема упирается не в ИНТУИТИВНО­ЛОГИЧЕСКОГО ЭКСТРАТИМА, а в его перце­пиента - ЭТИКО-ИНТУИТИВНОГО ЭКСТРА­ТИМА, который по каким-то причинам, возможно из-за своей тяги к искусству, редко попадает в ря­ды академических ученых или государственных мужей. Из-за этого ИНТУИТИВНО-ЛОГИЧЕС­КОМУ ЭКСТРАТИМУ приходится долго «проби­вать» свои идеи, пока не найдется кто-то, кто ими заинтересуется, поймет и даст зеленый свет, под­няв на другую ступень в кольце социального за­каза. Реальная сила ЭТИКО-ИНТУИТИВНЫХ ЭКСТРАТИМОВ в том, что они видят перспекти­ву, то есть видят, что новые идеи принесут челове­честву. В кольце социального прогресса ЭТИКО­ИНТУИТИВНЫЙ ЭКСТРАТИМ связывает теоре­тические идеи ИНТУИТИВНО-ЛОГИЧЕСКОГО ЭКСТРАТИМА с беспокойной активностью жадно­го к практической деятельности СЕНСОРНО­ЭТИЧЕСКОГО ЭКСТРАТИМА, открывая перед ним социальный смысл нового.

Стыковка. Как действует механизм стыковки индуктора с перцепиентом при передаче социально­го опыта и заказа?

Свою вторую интеллектуальную функцию ин­дуктор как бы запускает в подсознание перцепиента (рис. 2), благодаря чему и приобретает влияние, но ему малопонятны сознательные функции перцепи­ента. К ним нет доступа. Они от него «свободны». Потому информационный поток, направленный лу­чом на четвертую функцию перцепиента, превраща­ется в радугу, для самого индуктора уже малопо­нятную и даже малозаметную.
О перцепиенте можно сказать обратное. Он свя­зан с сознательной функцией индуктора, правда, он ее не контролирует и не может иметь на индук­тора какое-то особое влияние, зато понимает все его деяния. В общем, кого-то понимать или не пони­мать по рангу положено или не положено.

Итак, с одной стороны имеется индуктор, плохо понимающий результаты деятельности и опыт пер­цепиента, но имеющий на него влияние. С дру­гой — перцепиент, полностью понимающий опыт и всю деятельность индуктора, но не способный на него повлиять.
Поведение в споре. Кто индуктор, а кто перце­пиент, очень легко понять, наблюдая поведение партнеров в споре. Это лучшая иллюстрация того, как выглядит трансакция без взаимодополнений. Индуктор не понимает и не воспринимает доводов перцепиента: они неубедительны и неинформатив­ны, получаемые от него сигналы не несут той ин­формации, которая есть при других отношениях. Перцепиент чувствует, что его слова «идут мимо».

Чувствует неубедительность своих доводов даже при разговоре на хорошо известную тему. Прихо­дится либо умолкнуть, либо вспылить. Трансакция «перекрещивается». Неприятный укол получает лишь перцепиент. Но индуктор тоже недоволен: ему говорят что-то невнятное, а потом еще и оби­жаются. Со стороны складывается такое впечатле­ние, что один из партнеров (индуктор) на высоте, а второй или отличается очень поверхностным зна­нием объекта, или просто неуравновешен. Хладно­кровие первого испаряется, как только он в такой же ситуации встречается со своим индуктором. Вы­сокомерное спокойствие — отличительная черта всех индукторов в отношениях с перцепиентами. Индуктор всегда прав, даже тогда, когда спор идет о том, что лучше знает перцепиент. Не он же ви­новат в том, что аргументы перцепиента «неубе­дительны», что постоянно приводятся «не те» до­воды.

Можно добавить, что агрессивность перцепиен­та индуктор по-настоящему тоже не понимает. Она тоже неубедительна, на нее почти не обращают внимания, отмахиваются от нее. Это, во-первых, потому, что индуктор никогда не чувствует себя виноватым в отношениях с перцепиентом, не видит причин для каких бы то ни было угрызений совес­ти, не понимает, из-за чего на него сердятся, и даже вообще не верит, что на него по-настоящему сердятся. Возможно, эта невозмутимость и есть од­на из причин, почему перцепиент не может по-на­стоящему рассердиться. Или, во всяком случае, кажется, что невозмутимость — причина, а не следствие.

Безопасное расстояние. Перцепиент может стать и становится самостоятельным продолжате­лем дела индуктора за пределами понимания само­го индуктора лишь потому, что его интеллектуаль­ные функции свободны от контроля и понимания последнего. А как быть с четвертой функцией, ко­торую индуктор контролирует? Все наши наблюде­ния показали, что свобода становится реальной и перцепиент превращается в исполнителя социаль­ного заказа только при условии освобождения чет­вертой функции из-под влияния индуктора, то есть при условии его удаления на «безопасное расстоя­ние». Иногда против воли индуктора. Если перце­пиенту это не удается, он превращается не в испол­нителя социального заказа, а лишь в сателлита или вассала индуктора. Проявлять самостоятельную ак­тивность на глазах у индуктора, который из-за осо­бенностей своего типа ИМ не понимает методов работы перцепиента, невозможно.

Любое недовольство индуктора — заказ. Но не­довольство может быть обращено на кого-то в окру­жении перцепиента или на него самого. Социаль­ный заказ формирует лишь то недовольство индуктора, которое обращено на окружение перцепиента. Недовольство, обращенное на самого перцепиента, наоборот, приводит но меньшей мере к замешатель­ству последнего. Если же перцепиенту приходится действовать под наблюдением индуктора, это про­исходит постоянно.

Выбор перцепиента. Обычно замечают и восхи­щаются всеми индукторами и только некоторыми перцепиентами, теми из них, кто в силу сложив­шихся обстоятельств становится реальным помощ­ником. Перцепиентов замечают после того, как воз­никает реальная потребность в признании или хотя бы в понимании.

Внимание со стороны индуктора, если к нему успели привыкнуть, является необходимым услови­ем психического «комфорта» перцепиента. От него не отказываются, напротив, стараются сохранить. Платой за потерю активности и самостоятельности, когда это происходит в малой группе, является чув­ство полной защищенности от недружелюбного или мнимо недружелюбного окружения. Перцепиент иногда жалуется на индуктора или даже восстает против него (чего тот часто не замечает), но это лишь до тех пор, пока он находится вне поля вни­мания индуктора. Как только он обратится за по­мощью, снова станет ценным и нужным.
Функции коммуниката. В начале данной рабо­ты упоминалось, что информацию друг другу пере­дают только тождественные элементы. Нам извест­но, что механизм селекции воспринимаемых сигна­лов, то есть код PIM, образован из восьми элементов, поэтому сигналы, посылаемые составны­ми элементами структуры Ю, всегда каким-то об­разом, то есть более или менее сознательно, вос­принимаются психикой другого индивида. Вопрос лишь в том, в какой степени сознательно это про­исходит и какое количество информации несут эти сигналы.
В трансакции с другим индивидом может участ­вовать каждый элемент структуры Ю. Можно го­ворить о коммуникагах, которые другому индивиду посылают первая, вторая, третья и четвертая функ­ции структуры Ю. Между ними есть существенная разница, и заключается она в степени сознательнос­ти коммуниката. Коммуникаты репродуктивной и продуктивной функций осознанны. Коммуникаты следующих функций такой осознанностью не отли­чаются.

Используемые при этом слова и мимику лишь относительно можно назвать коммуникатами. Это и непосредственная реакция на происходящее, и отзвуки царящего в голове хаоса мыслей и чувств. Самим коммуникантом эти сообщения часто сразу же забываются, так как исполняют лишь роль пеленгующих сигналов, задача которых — по­казать свое духовное состояние и получить от парт­неров ответное, иногда достаточно развернутое эхо.

Если воспользуемся терминологией Берна, то коммуникаты репродуктивной и продуктивной функ­ций ЭГО придется назвать выступлением с пози­ции взрослого, то есть попыткой «пристроиться сверху» или рядом, а коммуникаты суггестивной функции — выступлением с позиции ребенка или попыткой «пристроиться снизу». Попытка пристро­иться снизу — это поиск индивида с дополняющим типом психики, который видит ту сторону жизнен­ных затруднений индивида, которые ему самому не только не понятны, но и не видны. Коммуникаты адаптивной функции, то есть МНС, — позиция ро­дителя. В полностью развернутом виде эти три по­зиции можно показать только на модели А.

Иногда встречаются люди, которые совершенно бессмысленно повторяют всем одно и то же, что называется, «ноют». Это лучший пример того, как ведет себя человек, который из-за отсутствия инди­вида с дополняющим типом ИМ интенсивно ищет пристройки снизу, чтобы получить ответ на ему самому непонятный и далее не осознаваемый им вопрос. Интенсивный поиск пристройки снизу сви­детельствует о том, что у человека есть проблемы, в которых он не разбирается, что он ищет того, кто сумеет довести эти проблемы до его сознания и укажет возможные способы решения, то есть объ­яснит ему его самого и освободит от тяготеющей над ним непонятной ответственности.

Усилитель. Суггестивность перцепиента очень напоминает суггестивность дополняющего, только первая гораздо сильнее. Почему? Возьмем, к при­меру, пару экстратимов, связанных отношениями социального заказа. В малой группе каждый из них, кроме всего прочего, ищет своего дуала — дополняющего. Сигналы, используемые в поиске пристройки, должны быть достаточно сильны, что­бы пробудить активность инертного интротима. Те же сигналы, «попавшие» на подвижного экстрати­ма, звучат как транслируемые через усилитель и превращаются в сигналы бедствия, заставляющие действовать с исключительным напряжением.

С интротимами в отношениях социальной суг­гестии происходит нечто подобное. Они тоже ищут пристройки снизу. Посылаемые при этом сигналы должны быть достаточно сильны, чтобы обратить внимание экстратима на те стороны объективной жизни, которые сам экстратим не замечает, и не­много уравновесить его активность. Те же сигналы, направленные па другого, не менее осторожного ин­тротима, тоже звучат как через усилитель и пре­вращаются в сигналы опасностей, подстерегающих со всех сторон.

Малая группа и семья. Что мы знаем о психи­ческой ситуации между супругами, связанными от­ношениями социального заказа?
Как уже говорилось, перцепиент превращается в исполнителя заказа только при условии освобож­дения четвертой суггестивной функции из-под вли­яния индуктора. Однако это возможно только при общении в широком социальном кругу, в большом коллективе, где расстояния между людьми посто­янно меняются, а не в малой группе, где коопери­рующие индивиды свои силы и волю объединяют полностью',хГде «информационные» отношения уста­новлены как бы раз и навсегда и практически в течение долгих лет жизни совершенно не меняются.

В малой группе большая часть общения прихо­дится на те функции, которые склонны к пристрой­ке снизу. В условиях, когда на любую попытку индуктора пристроиться снизу смотрят как на со­циальный заказ, ситуация становится трудновыно­симой. При каждом заказе все внутренние силы перцепиента напрягаются, его постоянно настраива­ют на деятельность и не отпускают для деятельнос­ти. Это призыв «к ничему».

У перцепиента нет выбора — принимать или не принимать социальный заказ. Каждое недовольство или недоумение индуктора — это закодированный и его словах и интонациях призыв, приводящий психику перцепиента в состояние эмоционального напряжения. Нервная система расстраивается от постоянного перенапряжения, от обилия противо­речивых сигналов и незнания, за что именно взять­ся. При каждом «заказе» для проявления активнос­ти в пользу индуктора, для его «защиты» высво­бождается энергетический заряд. Высшая точка напряжения достигается, когда настоящим или хо­тя бы подразумеваемым адресатом претензий ин­дуктора становится сам перцепиент. Это «перерыв в деятельности», то есть фрустрация, ведущая к агрессии, так как нагнетаемое эмоциональное на­пряжение каким-либо образом все равно должно реализоваться.

Любое эмоциональное напряжение требует дви­жения для реализации повышенной активности ор­ганизма. Поставленные против такой активности преграды фрустрируют человека. Предназначен­ную для конкретной цели энергию приходится ис­пользовать на уничтожение преграды, то есть на агрессию против нее или, если она опасна, — на бегство от нее, что и происходит с теми, кого мы называем асоциальными существами. Акт агрессии как уничтожение преграды, то есть какого-либо предмета, — самый простой способ избавиться от излишков накопленной энергии.

Запастись этой энергией на будущее, к сожале­нию, нельзя. Она или используется в проявлениях внешней активности, или сжигает самого носителя, его вегетативную нервную систему, то есть превра­щается в акт самоагрессии. Правда, можно восполь­зоваться советом медиков — поколотить боксер­скую грушу или хотя бы сбегать на девятый этаж и обратно. Возможно, это и разумно, но у нас так не принято, это вызывает ненужное удивление по­сторонних, что фрустрированному человеку непри­ятно. Причем пока еще бытует мнение, что человек сам «виноват» в своих эмоциях, что все дело в неумении взять себя в руки. И вот такими «неумею­щими» заполнены больницы и кабинеты врачей. Это контингент хронических больных.

Некоторым кажется, что и в жизни первобытно­го человека фрустраций и стрессов было предо­статочно. Несомненно, каждая встреча с сильным хищником была вынужденным перерывом в активности, скажем — в охоте. Но возникающий при этом «излишек» энергии не превращался в излишек как таковой, а использовался или для бегства от хищника, или на защиту от него, что требовало естественной активности и никак не отражалось на вегетативной нервной системе.
Что касается конкретного отношения социально­го заказа, то проявление агрессивности в отноше­нии индуктора невозможно и в связи с ощущением перцепиентом «хрупкости» индуктора. Агрессив­ность по отношению к вещам или пробежка на энный этаж не подходят — они кажутся смешными индуктору. Через это перцепиент не переступает. Проявить некоторое подобие агрессивности он мо­жет, лишь защищая интересы других, то есть в борьбе с необходимостью прерывать деятельность, необходимую кому-либо другому: детям, рабочему коллективу, из чувства ответственности перед ру­ководством. Тогда перцепиенты «огрызаются» или прибегают к немотивированным с точки зрения ин­дукторов выпадам — к крику или даже рукопри­кладству, порой и к алкоголю, который уменьшает суггестивную силу индуктора. (Как это происхо­дит — увидим при рассмотрении действия моде­ли А.)

Пристройка снизу.
Во всех попытках пристрой­ки снизу можно заметить скрытые трансакции. Но это не значит, что они объективно заключаются в словах, интонациях или мыслях коммуниканта, по­тому что каждый адресат (в зависимости от его информационного отношения с коммуникантом) этот скрытый смысл воспринимает по-своему, а многие его совершенно не замечают. Примерами таких пристроек снизу в бытовых отношениях мо­гут быть любые бытовые вопросы, задаваемые вор­чливо. «Почему что-то сделано или не сделано,куплено или не куплено, не там лежит, забыто» и т. п.
Шифр скрытой трансакции в руках дополняю­щего. Лишь он полуосознанные сигналы коммуни­канта понимает полностью — и механически отве­чает нулшой для дуализации пристройкой сверху. Похоже ведут себя и индивиды, связанные отноше­ниями активации.
У индивидов, находящихся в конфликтных от­ношениях, при этом возникает подозрение, что это — маскируемое издевательство с позиции ро­дителя или взрослого. Следует ответный выпад, что приводит к перекрещивающейся трансакции и — конфликту. Хотя это можно назвать и мнимым кон­фликтом, так как первый коммуникант не хотел задеть второго и будет чувствовать себя обиженным в своей доверчивости, откровенности, непосредст­венности и прочих лучших чувствах. Хотя, как мы это теперь уже точно знаем, с точки зрения теории интертипных отношений все конфликты — мнимые конфликты. Озлобленность в голосе человека — лишь усталость от поиска дуализации.

При отношениях тождества партнеры понимают, . что коммуникант находится в затруднительном по­ложении, что ему нужна помощь, но самого глав­ного, нужного слова не находят. Вместо пристрой­ки снизу — ребенок — родитель — получится при­стройка рядом — коммуникатами обменялись двое взрослых. Партнер по тождественным отношениям не может выступить в позиции родителя в том смысле, какой этому термину дал Берн, даже тогда, когда это настоящий родитель. Это всегда отноше­ния взрослого со взрослым. Все другое может быть лишь игрой, притворством с обоюдного согласия.
В подавляющем большинстве информационных отношений попытку пристройки снизу совершенно не замечают, на нее не реагируют или воспринима­ют как шутку и пристраиваются рядом в позиции ребенка.

Совершенно по-другому скрытый смысл такой трансакции воспринимает перцепиент, в сознании которого потребности индуктора, как уже говори­лось выше, из субъективных превращаются в объ­ективные. Ему трудно догадаться, что такой значи­мый человек может искать самой обыкновенной пристройки снизу. Кроме того, как уже упомина­лось, многие информационные сигналы индуктора перцепиентом воспринимаются как через усили­тель, а сигналы недовольства — как сигналы бед­ствия. В целом полуосознанные сигналы индукто­ра, направленные на пристройку снизу, как, навер­ное, уже понятно, воспринимаются двумя способами:
1) если за словами индуктора можно увидеть проблему, перцепиент вступает в отношения соци­ального заказа, принимает его и превращается в его исполнителя;
2) если в словах индуктора содержится хотя бы доля нервозности, направленной на самого перце­пиента, это воспринимается как острое и незаслу­женное порицание с позиций родителя, который не хочет и не старается быть справедливым и даже, отлично зная о привязанности к нему перцепиента, позволяет себе безнаказанно издеваться.

Пример. ИНТУИТИВНО-ЛОГИЧЕСКИЙ ЭКСТ­РАТИМ (ТАП) роется на книжных полках, стараясь отыскать нужную книгу, и ворчит, что «никогда ни­чего нельзя найти».
Что значат эти слова для его дополняющего — СЕ Н СО Р Н О-ЭТИ ЧЕСКОГО ИНТРОТИМА
 В них он слышит жалобу на то, что его партнер вечно ничего не помнит, и он бросается помогать искать. Оба довольны. Один — оттого, что имеет партнера, который все знает и умеет, другой — потому, что удалось поднять настроение (например, супруга).
Перцепиент же, то есть ЭТИКО-ИНТУИТИВ­НЫЙ ЭКСТРАТИМ (ТЬЛ), на то же замечание реагирует словами: «Я к твоим книгам не притраги­ваюсь». В словах партнера он услышал упрек в том, что кто-то трогает его вещи и наводит в них порядок. Но этот ответ был бы правильным и успокаивающим только для его дуала, то есть ЛОГИКО-СЕНСОР- НОГО ИНТРОТИМА (ТП#), который не перено­сит, когда трогают его вещи. ЭТИКО-ИНТУИТИВ­НЫЙ ЭКСТРАТИМ ему потому и подходит, что ни­когда не наводит порядка в вещах другого, как, между прочим, и в своих собственных, а вот ИНТУ- ИТИВНО-ЛОГИЧЕСКОМУ      ЭКСТР АТИМУ
(ТАП), наоборот, необходимо, чтобы кто-то разби­рался в его вещах лучше его самого.
И перцепиент чувствует себя кругом и безысход­но виноватым. Он слышит упреки человека, кото­рый на него положился и стал жертвой обмана. Причем если речь-то идет о бытовых мелочах тем глупее и неприятнее этот обман. Перцепиенту, и в голову не приходит, что его индуктор выступает в роли ноющего ребенка, который ждет всего лишь успокоения, и что чаще всего его мнимая жалоба не требует никакого ответа. Дело в преувеличенном суггестивном восприятии перцепиентом всех сигна­лов индуктора.

Семейные отношения от этого только страдают. С одной стороны, заключенное в словах индуктора значение разрастается, субъективное превращается в значимое, объективное. С другой — теряется пер­воначальный смысл слов индуктора, а вместе с тем и выраженные в них субъективные потребности. Перцепиент готов решать социальные проблемы индуктора, но он совершенно не знает его повсе­дневных конкретных потребностей и не умеет их удовлетворять. По сути дела, он склонен работать не на супруга, а на общество, что супруг обычно совершенно точно и воспринимает как заботу не о нем, а «о других».

А как же с интересами перцепиента, который ведь тоже иногда нуждается в пристройке снизу? Нужно признать, что пристройка снизу — единст­венное, что ему по-настоящему удается. По сути дела, Все начинается и кончается этой пристройкой. Индуктор понимает • и учитывает его мнение как «взрослого» только тогда, когда оно не отличается от его собственного, даже когда перцепиенту усту­пают и балуют его, то уступают ему как ребенку. Иначе индуктор реагировать не может. Он не видит и не может видеть реальных, то есть типных, по­требностей супруга. Заботится лишь о «правиль­ных», действительных потребностях, а не о «дет­ских выдумках», то есть заботится о потребностях перцепиента так, как если бы он был дополняю­щим, постоянно попадает впросак и совершенно последовательно этого не замечает.
Итак, по нашим предположениям, при коммуни­стах репродуктивной и продуктивной функций перцепиенту передается социальный опыт, а при коммуникатах других функций — социальный за­каз. То есть, пока индуктор выступает в позиции взрослого, перцепиенту передается его опыт, когда же он выступает в позиции ребенка, то его потреб­ности превращаются в социальный заказ.

«Странности» вассала. В перцепиенте для ин­дуктора много странного и привлекательного. Одна часть деятельности перцепиента — реализация его первых двух функций — не может не удивлять, но она не понятна. С делом, которое самому ин­дуктору кажется сложным и даже невыполнимым, перцепиент справляется легко, но с тем, что тому кажется совершенно простым и требующим не уси­лий, а лишь доброй воли и некоторой вниматель­ности, у него ничего не получается. Кто поверит, что при желании таким простым вещам нельзя на­учиться? Индуктор в недоумении и приходит к вы­воду, что перцепиент делает лишь то, чего захочет, что ему вздумается. У перцепиента что-то не полу­чается лишь потому, что он «не хочет подумать», «не желает сосредоточиться» и т. п. То есть из чув­ства безответственности, избалованности, своенрав­ности, предпочтения более интересных для него дел более важным с точки зрения индуктора, из-за не­желания или неумения считаться с делами других людей. Индуктор чувствует себя обязанным на все это как-то реагировать, что было бы исключительно правильным в отношениях с дополняющим дуалом, но чего никак нельзя допускать в отношениях с перцепиентом, который эту реакцию воспринимает не как коррекцию, а как ярко выраженное недо­вольство индуктора. Это фрустрирует и полностью парализует его активность.

Как прекратить? Упреки и псевдоупреки ин­дуктора исключительно неприятно возбуждают перцепиента. И совершенно непонятно, как их из­бежать, как «все это» прекратить. Тем более что объяснить индуктору, в чем суть дела, практичес­ки невозможно. Перцепиенту не хватает «убеди­тельных аргументов». Индуктору трудно избежать даже тех конкретных слов или обращений, от ко­торых просят отказаться. Это еще больше усугуб­ляет сложное положение перцепиента, которому тяжело сознавать, что близкий человек постоянно ранит его словами, которые для него самого немно­го значат.

Перцепиент обычно избегает проявлений своей фрустрированности и агрессивности. И потому, что чувствует ответственность за духовный покой ин­дуктора, и потому, что трудно объяснить другому то, чего он по складу своего характера не воспри­нимает. И все-таки в некоторых вариациях фру- стрированность перцепиента бывает понята индук­тором и достаточно ему неприятна. Это, по-види- мому, происходит в тех случаях, когда сигналы адаптивной (МНС) функции перцепиента ранят суггестивную функцию индуктора. Проявляется это не столько в отношениях супругов, сколько в отношениях родителей с детьми, в которых роди­тель всегда более свободен, менее жестко себя кон­тролирует. Самому перцепиенту от таких выпадов немного легче, он заставляет замолчать, что в дан­ной ситуации и является его основной целью. Дети же при этом чувствуют свою ненужность родите­лям, воспринимают себя как лишнее бремя.

Болезнь «на службе». В таком браке перцепи­ент постоянно чувствует себя виноватым и живет в тревоге. Искупить свою «вину» и доказать предан­ность можно только одним способом — исполнени­ем всех желаний индуктора. Так как это невозмож­но, нужны объективные доказательства этой невоз­можности. Доводы не помогут. Справкой от врача не обойтись. Нужна конкретная реальная болезнь. Это не сразу удается, но если постоянно чувство­вать себя виноватым, обзавестись попутно невро­зом, нетрудно доконать себя и физически. Бо­лезнь — время отдыха, когда его ни о чем не спра­шивают, за исключением того, «почему он плохо лечится», «не следит за собой», «мало обращается к врачам» и т. п.
Итак, в браке перцепиент болеет из-за: 1) посто­янного напряжения, которое возникает от возбуж­дающих сигналов индуктора; 2) вынужденной пас­сивности, являющейся следствием того, что актив­ность в таком браке карается большей дозой «не­довольства» партнера, чем пассивность, то есть в результате физической и психической недореализа- ции. Чем менее перцепиент активен, тем меньше фрустрирующих сигналов он воспринимает.

Индуктор тоже живет в напряжении и тоже «утопает» в неврозах, но уже по другим причинам:
1) отсутствие опеки со стороны психически не дополняющего партнера, постоянное сдерживание чувств, чтобы не задеть слабонервного супруга;
2) повышенная активность и ответственность за двоих, отсутствие нужных советов и помощи при составлении и выполнении семейной программы.
Это тоже держит в напряжении, вызывает бес­покойство, перерастающее в постоянную тревогу, чувство страха и беспомощности, ведет к неврозам и различным соматическим заболеваниям. Тоже «бегство и болезнь», но это происходит несколько позже. Перцепиент «выходит из строя» раньше.

В браках, где супруги связаны отношениями пе­редачи социального заказа, нередко приходится на­блюдать исключительную привязанность супругов. И странную, болезненную несамостоятельность од­ного из них. Трудно разобраться, в чем причина: то ли он не самостоятелен, оттого что болен, то ли он болен, оттого что не самостоятелен. Второй же трудится и отдувается за двоих. Если же индуктор умирает или серьезно заболевает, это приводит к странной перемене в поведении и самочувствии пер­вого. Он забывает о болезнях, становится относи­тельно энергичным, трудоспособным и совершенно самостоятельным. И даже — не более больным, чем все окружающие. Как будто все прежние бо­лезни и беспомощность были лишь притворством.

Перцепиент как бы ждет, пока «у супруга не опус­тятся руки». Только после этого оказывается, что он достаточно активен, умело ориентируется в жиз­ненных ситуациях, что раньше его удерживала лишь боязнь «ошибиться», то есть подойти к реше­нию бытовых проблем не с той позиции, с которой к ним подходит супруг, вызвать на его лице хотя бы тень недовольства или непонимания.

Пара, в которой супруги связаны асимметричны­ми отношениями, в природе, по-видимому, считается обычной ошибкой естественного отбора и исправля­ется самым естественным для всего живого образом.

Сила традиций. Таких браков довольно много. Не будем трогать конкретные причины их появле­ния. Для этого нужна более обширная информа­ция, чем та, которой мы располагаем на сегодняш­ний день, однако с уверенностью можно сказать, что эго — отсутствие подходящих для современно­го образа жизни традиций подбора партнеров. В частности, попытки общества механически сохра­нять старые деревенские традиции, когда все друг друга знали с детства: в труде, в праздники и на досуге. И когда приходила пора выбора, это не был выбор вслепую. Случались насильственные браки, но в них было не больше насилия, чем во многих теперешних браках «по любви», когда молодых людей сводят страх одиночества и нормальное для этого возраста половое влечение к любому физи­чески достаточно развитому партнеру. Так называе­мое несерьезное отношение молодых людей к браку («если будет плохо — разведусь») — попытка ре­шить эту наболевшую социальную проблему свои­ми силами.
Проблему выбора партнера может помочь пол­ностью решить предлагаемая нами теория психи­ческого дополнения. Знакомые с ней молодые люди не делают обычных ошибок и даже не «влюбляют­ся», если есть условия выбора, в не подходящих им по типу личности партнеров. Однако сама собой эта теория не распространится, кроме того, назрела необходимость улучшить условия знакомства. При­чем в активной, а не пассивной (не дающей опыта кооперации) обстановке. Дискотека не выход, да и их слишком мало.

Уход в болезнь — не единственный выход в бра­ке для супругов, связанных отношениями социаль­ного заказа. Есть и другие. Партнер-перцепиент мо­жет искать способы таким образом отдалиться от вынужденной кооперации со своим супругом, что­бы не потерять ни здоровья, ни супруга. Поэтому в некоторых случаях эти отношения приводят к очень большой социальной активности за предела­ми семьи. Супругам преподносятся социальные по­беды. С одной стороны, это способ удалиться от супруга на безопасное расстояние, освободить от его контроля свою суггестивную функцию, с дру­гой — выполнить его социальные ожидания, дока­зать свою преданность. Одним из наиболее забав­ных и интересных случаев в истории, когда одному супругу, причем женщине, удалось вырваться из плена отношений социального заказа у семейного очага, является пример Маргарет Тэтчер. Это при­мер того, как сильная личность сумела уйти из-под контроля «домашнего индуктора» в активную по­литическую жизнь. Маргарет Тэтчер рано включи­лась в политическую жизнь, тогда и познакомилась с будущим супругом Денисом Тэтчером, затем ро­дила двоих детей, вырастила их и вернулась к по­литике.
Таких примеров можно найти и больше. Исклю­чительная и всесторонняя активность писателя В. Шукшина с точки зрения нашей теории тоже объясняется отношениями социального заказа, ко­торые связывали его с женой.

Дети. Если между ребенком и родителями, осо­бенно матерью, образовались асимметричные отно­шения, они приобретают несколько иные оттенки.
В случае, если ребенок — перцепиент, он всегда кажется немного неудачником. Неизбежно закра­дывается сомнение в его умственных способностях, самостоятельности, в том, что из него «что-нибудь» выйдет.

Если же он индуктор, его всеми возможными способами укрощают, так как общение с собствен­ным чадом, выступающим в роли суверена, трудно представить. Ребенку же рядом с матерью-перцепиентом холодно, он не чувствует себя любимым и опекаемым. Мать осознается как непонятный, хотя и не страшный укротитель. Ребенок уходит в себя настолько, что экстратим окружающими восприни­мается как интротим, а интротим — как сверхпассивный человек, которого продолжают укрощать, выбивая из него строптивость. Мать особенно вол­нует тон отпрыска. Его шутки обычно «грубы, бес­тактны и недружелюбны», свидетельствуют о пре­зрительном отношении к людям, неуживчивости. Это — ожидаемая причина будущей несчастной, одинокой жизни без друзей. Кстати, общаются та­кие молодые люди и вправду трудно. Не из-за сво­ей мнимой грубости, а за счет повышенной сдер­жанности. Долгие годы после ухода из дома моло­дой человек не может освободиться от чувства, что он все делает не так и окружающие не могут к нему хорошо относиться.

Перцепиент «защищает» посторонних людей и от своего супруга-суверена. В его тоне с людьми тол<е часто слышат резкость и грубость. Это из-за его ошибочного суждения, что все, что до боли неприятно ему самому, должно задевать и других: «Поверьте, он совсем не такой злой, как кажет­ся». Этим и ставят супруга в совершенно глупое положение. То же и при конфликтных отношени­ях ИМ, только в таком случае к своему партнеру относятся более критически, без тени сочувст­вия. В этом отношении спасают не честь партне­ра, а лишь честь семьи: «Уж Вы извините, но он у нас такой глупый, неуклюжий, бестактный...» и т. п.
В природе все имеет свое значение. Возможно, неудачные семьи с асимметричными отношениями кроме деструктивного влияния на психику и здоро­вье выполняют в определенном смысле положи­тельную роль в обществе. Ответ на этот вопрос могут дать будущие исследования.

Правила безопасности. Когда с перцепиентом приходится общаться в малой группе, постоянно следует помнить некоторые правила поведения. Во- первых, контролировать свои интонации. Перцепи­ент есть перцепиент и никем другим не будет. Самую, казалось бы, невинную шутку или замеча­ние он может воспринять как фрустрирующую пре­тензию.
Лучшее из того, что может сделать индуктор, если заметит, что перцепиент задет, — это изви­ниться. Но трудно извиняться, если не чувствуешь себя виноватым и не понимаешь, в чем заключается твоя вина, а обидчивость перцепиента воспринима­ешь лишь как комплекс неполноценности, неснос­ный характер или результат плохого воспитания. Перцепиенту же очень важно знать, что его задели нечаянно. Извинение является заверением, без это­го трудно успокоиться.

Очень большое значение имеют интонации и то, говорят с интонацией вопроса или с интонацией утверждения. Одно из двух партнера не раздража­ет. На этом и нужно остановиться.

Кое-что следует знать и помнить перцепиенту. В цепи социального прогресса он — более высокое по сравнению с индуктором звено, потому его длинные рассуждения первому могут быть совершенно непо­нятны. Ему скучно и даже страшновато. Чаще всего именно о перцепиенте говорят: «Он был бы непло­хим человеком, если бы больше молчал...» Нужно учитывать — мы скучны и неинформативны для своих индукторов. И больше внимания уделять не им, а перцепиентам. И только у них искать при­знания. Однако таковы уж закономерности челове­ческих отношений, что самым ценным для нас яв­ляется признание индуктора.
Снова кольца. Вернемся к рис. 2. Изображен­ные на нем кольца передачи социального опыта и заказа даны в развернутом виде. Если схему немно­го обобщить и отдельный тип ИМ обозначить лишь одним первым элементом ИМ, получим четыре более обобщенные кольца (рис. 3), где стрелки «плюс» или «минус» показывают направление со­циального заказа.
Картина еще более будет соответствовать дейст­вительности, если эти кольца изобразим спаренны­ми, так, как это и происходит при кооперировании дополняющих психик (рис. 4).


Отношения социального контроля

Контролеры и подконтрольные. Механизм со­циального контроля образован из двух гетеровертных отношений, то есть из отношений, в которых один из коммуникантов интротим, другой — экстратим (см. табл. 3).
Один исполняет роль контролера, другой — подконтрольного. При этом партнер, который в од­них отношений является контролером, в других превращается в подконтрольного.
Отношения социального контроля в механизме социального прогресса исполняют вспомогатель­ную роль. Их функция — держать под контролем индивида, находящегося на следующей ступени в кольце социального прогресса, то есть дополняю­щего своего перцепиента, или — что то же самое — перцепиента своего дополняющего или дуала. В этом суть кооперации индивидов с дуа­лизирующими друг друга психиками в механизме социального прогресса: один дает социальный за­каз, другой так же неосознанно и автоматически следит за его исполнением. Если, допустим, моим индуктором является ЛОГИКО-СЕНСОРНЫЙ ЭКСТРАТИМ (ТИО), то контролером — его до­полняющий ЭТИКО-ИНТУИТИВНЫЙ ИНТРО­ТИМ (ТЪА).

Что нам известно об отношениях контроля? К сожалению, об этом типе информационных отно­шений у нас пока маловато сведений, мало кон­кретных, позволяющих сделать выводы наблюде­ний. Однако уже из предложенных на вышеприве­денных рисунках схем видно, что «контролер» имеет прямой выход на третью функцию, то есть место наименьшего сопротивления (МНС) подкон­трольного, поэтому некоторые сигналы контроле­ра могут быть исключительно неприятны (другие же исключительно приятны) подконтрольному. Приятны — в случае, когда контролер определен­но одобряет какие-то личностные свойства и по­веденческие моменты подконтрольного, неприят­ны — в случае м:алейших проявлений неодобре­ния или порицания. И это даже в тех случаях, когда контролер находится на гораздо низшей сту­пени интеллектуально-социальной лестницы. Впол­не возможно, что неодобрение со стороны интел­лектуально и социально вышестоящего партнера воспринимается более конструктивно, в нем нет для подконтрольного того унизительного элемента, который появляется в первом случае. Хотя для подконтрольного в контролере всегда есть какая-то неуловимость и ирреальность. Как для контролера в подконтрольном — подчеркнутая конкретность. Одобрение или порицание, заключенное в сигна­лах контролера, далеко не всегда соответствует программе подконтрольного. Однако с ними счита­ются, и по меньшей мере такого контроля стара­ются избежать.

Индивид не знает, для кого он является контро­лером, то есть как бы обладает тайной силой из-за того, что его первая функция связана с третьей функцией этого другого, не знает, что это отноше­ние — отношение односторонней уязвимости. Чаще всего контролер просто чувствует, что он чаще, чем подконтрольный, «прав» и что «люди правду не любят». Суть же этой «правды» лишь в том, что каждому человеку свойственно рассуждать и делать сиюминутные выводы. Всеми другими типами ИМ, третьей функции которых это не касается, они так и воспринимаются — как рассуждения и мимолет­ные установки. А вот подконтрольный связанные с его личностью рассуждения и «мнения» контролера воспринимает как важное одобрение или неодобре­ние. Потому ничто другое так глубоко не обманы­вает, как лживая лесть контролера. Опасны кон­тролеры с неустойчивыми нормами оценки, то есть контролеры, которым по каким-то причинам (до­пустим, неустойчивость из-за отсутствия дополня­ющего) приходится стать в определенной мере при­способленцами. Сами «приспособленцы» об этом не знают и не могут знать. Они гораздо более всех других стараются быть принципиальными, и ча­сто трудно заметить, что эта принципиальность в приспособлении — попытка стать для кого-то по- настоящему нужным и незаменимым. Контролер контролирует дополняющего с особым рвением и с неустойчивой программой контроля. Обычно, на­сколько нам удалось заметить, установки контро­лера о подконтрольном больше определяются тем, как этого подконтрольного оценивает дополняю­щий контролера. Когда индуктор доволен дейст­виями перцепиента, ими доволен и контролер. При условии, что эта установка доведена до его сведе­ния или понимания.

Доказать что-либо контролеру подконтрольный не может, ебли тот этого не знает из других источ­ников. Можно сказать, что контролер не позволяет подконтрольному большую разумность, чем его собственная.
Как воспринимает контролера подконтрольный при хороших отношениях между ними? Как слиш­ком мелочного, его мелочность просто «претит». Одному претит «мелочность» Ф. Достоевского, с которой тот «копается» в духовном мире людей, другому — «мелочность» Э. Ремарка, описываю­щего конкретные поступки людей, третьему — «ме­лочность» Г. де Мопассана, с которой тот описы­вает «низменные сенсорные утехи». Так и в отно­шениях близких людей. Всегда кажется, что контролер совершенно неожиданно и беспардонно вторгается в какую-то область человеческой жизни, причем именно в ту, которая должна идти как-то сама собой и, по возможности, без наблюдения по­сторонних глаз: контролер преспокойно останавли­вает свое внимание на том, что у него связано с наиболее развитой, первой функцией. У подкон­трольного же она — МНС, которой и без того уде­ляется достаточно много внимания. Дополнитель­ная фиксация этого внимания отвлекает от проблем репродуктивной и продуктивной функций, снижает жизненную активность партнера, которой тот, как правило, и так недоволен.

На достаточно безопасном расстоянии контролер и подконтрольный могут признавать друг друга, даже восхищаться. При сближении подконтроль­ный старается отдалиться. В общем, подконтроль­ного недостаточно понимают, он загадочен и непо­нятен, а загадочность нередко даже притягивает, в нем постоянно что-то удивляет, восхищает, и отри­цательные установки часто являются лишь попыт­кой отделаться от этого непонятного притяжения. Чувствующаяся в нем глубина объясняется тем, что подконтрольный (вроде бы «лишь» подконтроль­ный) находится на более высокой ступени в цепи социального прогресса. Сознательные функции подконтрольного контролеру недоступны, непонят­ны, и, видимо, поэтому он даже немного пугает своей загадочностью.

Подконтрольный пользуется определенной силой в отношении контролера, только ее нельзя назвать тайной. Контролер, как уже упоминалось, чувствует какую-то особую конкретность, матери­альность, силу подконтрольного, которую мы не можем объяснить на используемой в этой работе модели Ю. Поэтому со стороны подконтрольного он часто может чувствовать нечто вроде физичес­кого или психического насилия, от которого изба­виться собственными силами почти невозможно. И это до тех пор, пока подконтрольный не обидится и не уйдет сам.
В отношении контролера такой загадочности нет. Подконтрольный совсем неплохо разбирается в возможностях своего контролера. К сожалению, слишком часто «претят его мелочность, назойли­вость и ограниченность».

Примечание. В какой-то мере отношение контро­лера к подконтрольному иллюстрируют следующие литературные примеры. Старший слуга Григорий в романе Достоевского «Братья Карамазовы» был подконтрольным по отношению к автору романа. Видим загадочность и нераскрытость образа. Это станет понятным, если обратим внимание на то, что Дон Кихот Сервантеса и Григорий Достоевского от­носятся к одному и тому лее типу ИМ, являются ИНТУИТИВНО-ЛОГИЧЕСКИМИ ЭКСТР АТИ- МАМИ. Только первое описание принадлежит перу СЕНСОРНО-ЛОГИЧЕСКОГО ИНТРОВЕРТА - неполное дополнение, а второе перу ЭТИКО-ИН- ТУИТИВНОГО ИНТРОВЕРТА - контроль.

При общении в постоянном узком кругу, в том числе в браке, это отношение опасно своими по­следствиями. Мы не занимались специальным изу­чением этого вопроса. Столкнуться с тремя подоб­ными браками пришлось совершенно случайно. Во всех трех случаях подконтрольный был тяжело бо­лен. В двух случаях подконтрольным был ЛОГИ­КО-ИНТУИТИВНЫЙ ЭКСТРАТИМ, браки рас­пались из-за паранойи подконтрольного. В третьем случае подконтрольный — ЭТИКО-ИНТУИТИВ­НЫЙ ЭКСТРАТИМ — на двенадцатом году брака заболел астмой в тяжелой форме и каталепсией. (Склонность ЭТИКО-ИНТУИТИВНОГО ЭКСТ­РАТИМА к заболеванию астмой нам приходилось наблюдать и в других случаях.)
Социон как единица социального интеллекта. Если изобралеенные на рис. 4 кольца социального заказа дополнить стрелками социального контроля, они превратятся в кольца социального прогресса и вместе взятые образуют полный надорганизм, или единицу социального интеллекта, которую назовем соционом.

Квадра. Квадра — одна четвертая социона, об­разованная из четырех типов ИМ или двух активи­зирующих друг друга диад, одна из которых отно­сится к одному, другая — к другому кольцу соци­ального прогресса. Участников квадры объединяет определенная общность интересов, а главное — от­сутствие возможностей конфликта. Друг друга они всегда понимают, за словами и поступками не заме­чают ничего обидного. Исключительно плодотворна и производительна совместная работа.

Общение в квадре снимает физическую и психи­ческую усталость, активизирует, поднимает тонус, обеспечивает психическим иммунитетом перед жиз­ненными невзгодами. Это идеальная форма психо­терапевтической группы. Квадры можно образо­вать из достаточно большого количества людей, притом совершенно не обязательно, чтобы каждого из типов ИМ было бы одинаковое количество.

Примечательно, что, если в такую группу попа­дает человек из другой квадры, он или чувствует себя исключительно неуютно, или ставит в такое положение всю квадру. «Кто кого» определяется соотношением типов ИМ.