Базис Юнга

Одним из способов типирования в соционике является определение предпочтений по 4-м парам юнговских признаков: экстраверсии-интроверсии, логики-этики, сенсорики-интуиции и рациональности-иррациональности. Несмотря на кажущуюся простоту, такой способ достаточно эффективен. Чтобы грамотно владеть этим инструментом, необходимо хорошо представлять, что означает каждый из признаков, за что он отвечает и чем отличается от остальных. На этом пути есть ряд подводных камней, которые нередко приводят к неверному типированию. В различных соционических школах по-разному трактуются эти 4 пары признаков, но это не отменяет их значимости. На мой взгляд, всегда лучше получать информацию из первоисточника, поэтому ниже я собрал выжимки из работ К.Юнга, которые помогут лучше понять смысл понятий, терминов и определений, которые вкладывал в них сам Юнг.

Юнговские признаки
Экстраверсия-интроверсия

Отношение к объекту у интровертного абстрагирующее, в сущности, он постоянно заботится о том, как бы отвлечь либидо от объекта, как если бы ему надо было оградить себя от чрезмерной власти объекта.

Экстравертный, напротив, относится к объекту положительно.

Всем, конечно, знакомы эти замкнутые, трудно распознаваемые, часто пугливые натуры, представляющие собой самую сильную противоположность людям с открытым, обходительным, часто веселым или, по крайней мере, приветливым и доступным характером, которые со всеми ладят, а иногда и ссорятся, но, во всяком случае стоят в отношении к окружающему их миру, влияют на него и со своей стороны воспринимают его влияние.

С биологической точки зрения отношения между объектом и субъектом есть всегда отношение приспособления. Природа знает два, коренным образом различных варианта адаптации и две, обусловленные ими возможности самоподдержания живых организмов: первый путь это повышенная плодовитость при относительно малой обороноспособности и недолговечности отдельного индивида; второй путь – это вооружение индивида многообразными средствами самосохранения при относительно малой плодовитости.

Я хотел бы ограничиться общим указанием на особенность экстраверта, состоящую в способности постоянно растрачиваться, распространяться и внедряться во все; с другой стороны, на тенденцию интроверта обороняться от внешних требований и, насколько возможно, воздерживаться от всякой затраты энергии, направленной прямо на объект, но зато создавать для себя самого возможно более обеспеченное и могущественное положение.
Первый ориентируется по данным внешних факторов; а другой сохраняет свое особое воззрение, которое вдвигается между ним и объективно данным.

Опасность для экстраверта заключается в том, что он вовлекается в объекты и совершенно теряет в них себя самого.

Самая частая форма невроза у экстраверта – истерия.
При всех обстоятельствах у одного и того же индивида в экстравертной установке наблюдается целый ряд психологических свершений, где имеет место и механизм интроверсии. Ведь экстравертным мы называем habitus лишь тогда, когда механизм экстраверсии преобладает.
Никогда не следует забывать, что всякое восприятие и познавание обусловлено не только объективно, но и субъективно. Мир существует не только сам по себе, но и так, как он мне является.

Дифференцировка типа наступает очень рано, настолько рано, что в некоторых случаях следует говорить о ней, как о врожденной. Самым ранним знаком экстраверсии у ребенка является его быстрая адаптация к окружающей среде и то необычное внимание, которое он уделяет объектам, в особенности тем эффектам, которые он на них оказывает. Страх перед объектами минимален - ребенок живет и перемещается среди них с уверенностью. Его способность к пониманию быстрая, но не точная и не аккуратная. Развивается он более быстро, чем интровертный ребенок, так как он менее рефлективен и обычно бесстрашен. Он не чувствует преграды между собой и объектами и может поэтому играть с ними свободно и учиться через контакт с ними. Ему нравится доводить свои начинания до крайности, он выказывает склонность к риску. Все неведомое и неизвестное для него соблазнительно.
Обратная картина: одним из самых ранних признаков интроверсии у ребенка выступает рефлективная задумчивая манера его поведения, отмеченная застенчивостью и даже страхом перед незнакомыми объектами. Очень рано появляется тенденция отстаивать свои права над знакомыми объектами и пытаться овладеть или управлять ими. Ко всему неизвестному такой ребенок относится с недоверием: внешние влияния обычно воспринимаются с сильным сопротивлением. Ребенок желает все делать своим путем и ни при каких условиях не будет подчиняться тому правилу, которое он не может понять. Когда он задает вопросы, то делает это не из любопытства или желания произвести впечатление, но потому что хочет, чтобы имена, значения, смыслы и объяснения давали ему субъективную защиту против объекта.

Я наблюдал интровертного ребенка, который сделал свои первые попытки выйти на прогулку лишь после того, как изучил имена всех предметов в комнате, до которых он мог дотронуться. Таким образом характерная оборонительная установка, которую взрослый интроверт проявляет по отношению к объекту, может быть подмечена у интровертного ребенка очень рано; точно так же можно очень рано обнаружить у экстравертного ребенка уверенность в себе и инициативу, счастливую доверительность во взаимодействиях с предметами. Это, действительно, основная черта экстравертной установки; психическая жизнь, так сказать, разыгрывается у индивида снаружи, в объектах и объективных взаимодействиях. В крайних случаях возникает даже некий вид слепоты к своей собственной индивидуальности. Интроверт, напротив, всегда действует так, как будто объект обладает превосходящей силой, против которой он должен себя защищать. Его реальный мир – это мир внутренний.

Экстраверсия характеризуется интересом к внешнему объекту, от­зывчивостью и готовностью воспринимать внешние со­бытия, желанием влиять и оказываться под влиянием событий, потребностью вступать во взаимодействие с внешним миром, способностью выносить суматоху и шум любого рода, а в действительности, находить в этом удовольствие, способностью удерживать постоян­ное внимание к окружающему миру, заводить много друзей и знакомых без особого, впрочем, разбора, и, в конечном итоге, присутствием ощущения огромной важности быть рядом с кем-то избранным, а следова­тельно, сильной склонностью демонстрировать самого себя. Соответственно, жизненная философия экстраверта несут в себе, как правило, высоко коллективистскую природу (начало) с сильной склонно­стью к альтруизму. Его совесть в значительной степени зависит от общественною мнения. Моральные опасения появляются, главным образом, тогда, когда «другие люди знают». Религиозные убеждения такого человека опреде­ляются, так сказать, большинством голосов.

Действительный субъект, экстраверт, как субъективное существо, является, — насколько это возможно — погруженным в темноту. Он прячет свое субъективное начало от самого себя под покровом бессознательного. Нежелание подчинять свои собственные мотивы и по­буждения критическому осмыслению выражено очень явственно. У него нет секретов, он не может хранить их долго, поскольку всем делится с другими. Если же нечто не могущее быть упомянутым коснется его, та­кой человек предпочтет это забыть. Избегается все, от чего может потускнеть парад оптимизма и позитивиз­ма. О чем бы он ни думал, чего ни делал или ни намеревался сделать, подается убедительно и тепло.

Психическая жизнь данного личностного типа разыгрывается, так сказать, за пределами его самого, в окру­жающей среде. Он живет в других и через других — любые размышления о себе приводят его в содрогание. Прячущиеся там опасности лучше всего преодолевают­ся шумом. Если у него и имеется «комплекс», он нахо­дит прибежище в социальном кружении, суматохе и позволяет по несколько раз на дню быть уверяемым, что все в порядке. В том случае, если он не слишком вмешивается в чужие дела, не слишком напорист и не слишком поверхностен, он может быть ярковыраженным полезным членом любой общины.

Я сознательно начал с описания экстраверсии, по­скольку данная установка знакома каждому - экстра­верт не только живет в этой установке, но и всячески демонстрирует ее перед своими товарищами из прин­ципа. Кроме того, такая установка согласуется с опре­деленными общепризнанными идеалами и моральными устоями.

Интроверсия, с другой стороны, направленная не на объект, а на субъекта и не ориентированная объек­том, поддается наблюдению не так легко. Интроверт не столь доступен, он как бы находится в постоянном отступлении перед объектом, пасует перед ним. Он держится в отдалении от внешних событий, не вступая во взаимосвязь с ними, и проявляет отчетливое нега­тивное отношение к обществу, как только оказывается среди изрядного количества людей. В больших компа­ниях он чувствует себя одиноким и потерянным. Чем гуще толпа, тем сильнее нарастает его сопротивление. По крайней мере, он не «с ней» и не испытывает любви к сборищам энтузиастов. Его нельзя отнести к разряду общительного человека.

То, что он делает, он делает своим собственным образом, загораживаясь от влияний со стороны. Такой человек имеет обыкновение выгля­деть неловким, неуклюжим, зачастую нарочито сдер­жанным, и так уж водится, что либо по причине неко­торой бесцеремонности манеры или же из-за своей мрачной недоступности, или чего-либо совершенного некстати, он невольно наносит людям обиду. Свои луч­шие качества он приберегает для самого себя и вообще делает все возможное, чтобы умолчать о них. Он легко делается недоверчивым, своевольным, часто страдает от неполноценности своих чувств и по этой причине является также завистливым.

Его способность пости­гать объект осуществляется не благодаря страху, а по причине того, что объект кажется ему негативным, требующим к себе внимания, непреодолимым или даже угрожающим. Поэтому он подозревает всех во «всех смертных грехах», все время боится оказаться в дура­ках, так что обычно оказывается очень обидчивым и раздражительным. Он окружает себя колючей прово­локой затруднений настолько плотно и непроницаемо, что, в конце концов, сам же предпочитает делать что- то, чем отсиживаться внутри. Он противостоит миру тщательно разработанной оборонительной системой, составленной из скрупулезности, педантичности, уме­ренности и бережливости, предусмотрительности, «вы­сокогубой» правильности и честности, болезненной со­вестливости, вежливости и открытого недоверия. В его картине мира мало розовых красок, поскольку он сверхкритичен и в любом супе обнаружит волос. В обычных условиях он пессимистичен и обеспокоен, потому что мир и человеческие существа не добры ни на йоту и стремятся сокрушить его, так что он никогда не чувствует себя принятым и обласканным «ми. Но и он сам также не приемлет этого мира, во всяком случае не до конца, не вполне, поскольку вначале все должно быть им осмыслено и обсуждено согласно собственным критическим стандартам. В конечном итоге принима­ются только те вещи, из которых, по различным субъ­ективным причинам, он может извлечь собственную выгоду.

Для него любые размышления и раздумья о самом себе — сущее удовольствие. Его собственный мир — безопасная гавань, заботливо опекаемый и огорожен­ный сад, закрытый для публики и спрятанный от лю­бопытных глаз. Лучшим является своя собственная компания. В своем мире он чувствует себя как дома, и любые изменения в нем производит только он сам. Его лучшая работа совершается с привлечением своих соб­ственных возможностей, по собственной инициативе и собственным путем. Если он и преуспевает после дли­тельной и изнурительной борьбы по усвоению чего-либо чуждого ему, то способен добиться прекрасных ре­зультатов. Толпа, большинство взглядов и мнений, общественная молва, общий энтузиазм никогда не убе­дят его ни в чем, а, скорее, заставят укрыться еще глубже в своей скорлупе.

Его взаимоотношения с другими людьми делаются теплее только в условиях гарантированной безопасно­сти, когда он может отложить в сторону свое защитное недоверие. Поскольку такое происходит с ним нечасто, то соответственно число его друзей и знакомых очень ограничено.

Так что психическая жизнь данного типа целиком разыгрывается внутри. И если там и возника­ют трудности и конфликты, то все двери и окна оказы­ваются плотно закрытыми. Интроверт замыкается в себе вместе со своими комплексами, пока не заканчи­вает в полной изоляции.
Несмотря на все эти особенности, интроверт ни в коем случае не является социальной потерей. Его уход в себя не представляет окончательного самоотречения от мира, но являет поиск успокоения, в котором уеди­нение дает ему возможность сделать свой вклад в жизнь сообщества

Сенсорика-интуиция
Интуиция

Интуиция (от лат. intueri — созерцать) есть в моем понимании та психологическая функция, которая передает субъекту восприятие бессознатель­ным путем. Предметом такого восприятия может быть все, — и внешние и внутренние объекты или их соче­тания. Особенность интуиции состоит в том, что она не есть ни чувственное ощущение, ни чувство, ни интел­лектуальный вывод, хотя она может проявляться и в этих формах. При интуиции какое-нибудь содержание представляется нам как готовое целое, без того, чтобы мы сначала были в состоянии указать или вскрыть, каким образом это содержание создалось. Интуиция это своего рода инстинктивное схватывание, все равно ка­ких содержаний.

Подобно ощущению она есть иррациональная функция восприятия. Содержа­ния ее имеют, подобно содержаниям ощущения, характер данности, в противоположность характеру «выведенности», «произведенности», присущему содержаниям чувства и мысли. Интуитивное познание носит харак­тер несомнительности и уверенности, что и дало Спи­нозе (подобно Бергсону) возможность считать «scientia intuitiva» за высшую форму познания. Это свойство одинаково присуще интуиции и ощущению, физиче­ская основа которого составляет как раз основание и причину его достоверности. Подобно этому достовер­ность интуиции покоится на определенных психиче­ских данных, осуществление и наличность которых остались, однако, неосознанными.

Интуиция наряду с ощущением характерна для инфантильной и первобытной психологии. В противопо­ложность впечатлениям ощущения, ярким и навязыва­ющимся, она дает ребенку и первобытному человеку восприятие мифологических образов, составляющих предварительную ступень идей. Интуиция отно­сится к ощущению компенсирующе; подобно ощуще­нию, она является той материнской почвой, из которой вырастают мышление и чувство как рациональные функции. Интуиция есть функция иррациональная, хотя многие интуиции могут быть разложены впослед­ствии на их компоненты, так что и их возникновение может быть согласовано с законами разума.

Человек, ориентирующий свою общую установку на принципе интуиции, т. е. на восприятии через бессознательное, принадлежит к интуитивному типу. Смотря по тому, как человек пользуется интуицией, — обращает ли он ее вовнутрь, в познание или внутреннее созерцание, либо наружу, в действие и выполнение, - можно различать интровертных и экстравертных интуитивных людей.

Ощущение.

Согласно моему пониманию, — одна из основных психологических функций. Вундт так­же считает ощущение одним из элементарных психи­ческих феноменов. Ощущение или процесс ощущения есть та психологическая функция, которая, посредни­чая, передает восприятию физическое раздражение. Поэтому ощущение тождественно с восприятием. Ощу­щение следует строго отличать от чувства, потому что чувство есть совсем другой процесс, который может, например, присоединиться к ощущению в качестве «чувственной окраски», «чувственного тона». Ощуще­ние относится не только к внешнему физическому раз­дражению, но и к внутреннему, т. е. к изменениям во внутренних органических процессах.

Поэтому ощущение есть, прежде всего, чувствен­ное восприятие, т. е. восприятие, совершающееся по­средством чувственных органов и «телесного чувства» (ощущения кинестетические, вазомоторные и т. д.). Ощущение является, с одной стороны, элементом пред­ставления, потому что оно передает представлению перцептивный образ внешнего объекта, с другой сторо­ны, — элементом чувства, потому что оно через пер­цепцию телесного изменения придает чувству харак­тер аффекта. Передавая сознанию телесные изменения, ощущение является представителем и фи­зиологических влечений. Однако оно не тождественно с ними, потому что оно является чисто перцептивной функцией.

Следует различать между чувственным (сенсуозным) или конкретным ощущением и ощущением абстрактным (см.). Первое включает в себя формы, о которых речь шла выше. Последнее же обозначает от­влеченный вид ощущений, т. е. обособленный от других психологических элементов. Дело в том, что конкретное ощущение никогда не появляется в «чистом» виде, а всегда бывает смешано с представлениями, чув­ствами и мыслями.

Напротив, абстрактное ощущение представляет собой дифференцированный вид воспри­ятия, который можно было бы назвать «эстетическим» постольку, поскольку он, следуя своему собственному принципу, обособляется как от всякой примеси разли­чий, присущих воспринятому объекту, так и от всякой субъективной примеси чувства и мысли, и поскольку он тем самым возвышается до степени чистоты, никог­да недоступной конкретному ощущению.

Например, конкретное ощущение цветка передает не только вос­приятие самого цветка, но и его стебля, листьев, места, где он растет и т. д. Кроме того, оно тотчас же смеши­вается с чувствами удовольствия или неудовольствия, вызванными видом цветка, или с вызванными в то же время обонятельными восприятиями, или же с мысля­ми, например о его ботанической классификации.

На­против, абстрактное ощущение тотчас же выделяет ка­кой-нибудь бросающийся в глаза чувственный признак цветка, например его яркокрасный цвет, и делает его единственным или главным содержанием сознания, в обособлении от всех вышеуказанных примесей. Абст­рактное ощущение присуще, главным образом, худож­нику. Оно, как и всякая абстракция, есть продукт фун­кциональной дифференциации и потому в нем нет ничего первоначального.

Первоначальная форма фун­кций всегда конкретна, т. е. смешанна (см. архаизм и конкретизм). Конкретное ощущение, как таковое, есть явление реактивное. Напротив, абстрактное ощу­щение, как и всякая абстракция, никогда не бывает свободно от воли, т. е. от направляющего элемента. Воля, направленная на абстракцию ощущения, являет­ся выражением и подтверждением эстетической уста­новки ощущения.

Ощущение особенно характерно для природы ребенка и примитивного человека, поскольку оно, во всяком случае, господствует над мышлением и чувст­вом, но не непременно над интуицией. Ибо я понимаю ощущение как сознательное восприятие, а интуицию как ощущение бессознательное. Ощущение и интуиция представляются мне парой противополож­ностей или двумя функциями, взаимно компенсирую­щими одна другую, подобно мышлению и чувству.

Индивид, чья установка в целом ориентируется ощущением, принадлежит к ощущаю­щему (сенситивному) типу.
Ощущение, поскольку оно является элементарным феноменом, есть нечто безусловно данное, не подчи­ненное рациональным законам в противоположность мышлению или чувству. Поэтому я называю его фун­кцией иррациональной, хотя рассудку и удается вводить большое число ощущений в рациональные свя­зи.

Нормальные ощущения пропорциональны, т. е. при оценке они соответствуют — в той или иной степени — интенсивности физических раздражений.

Логика-этика
Мышление.

Я понимаю мышление как психологическую функцию, которая, следуя своим собственным законам, приводит данные содержания представлений в понятийную связь. Это есть апперцептивная деятельность, как та­ковая, она делится на активную и пассивную мысли­тельную деятельность. Активное мышление есть волевое действие, пассивное мышление лишь свершается — оно, случившийся факт. В первом случае я подвергаю со­держание представлений волевому акту суждения, во втором случае образуются понятийные связи, форми­руются суждения, которые подчас могут и противоре­чить моему намерению, могут и не соответствовать моей цели и поэтому не вызывать во мне чувства на­правления, хотя впоследствии я и могу, с помощью активною, апперцептивною акта, дойти до признания их направленности.

О мышлении же следовало бы говорить, по моему мнению, лишь там, где дело идет о связывании пред­ставлений при помощи понятий, где, следовательно, иными словами, имеет место акт суждения, безразлич­но, возникает ли этот акт суждения из нашего намере­ния, или нет.

Чувство
Я причисляю чувство к четырем основным психологическим функциям. Я не могу примкнуть к тому психологиче­скому направлению, которое рассматривает чувство как вторичное явление, зависящее от «представлений» или ощущений; напротив, я считаю вместе с Гефдингом, Вундтом, Леманом, Кюльпе, Бальдвином и други­ми, что чувство есть самостоятельная функция sui generis (особого рода).

Чувство есть, прежде всего процесс, происходящий между эго и каким-нибудь данным содержанием, при­том процесс, придающий содержанию известную цен­ность в смысле принятия или отвержения его («удо­вольствие» или «неудовольствие»), но далее, это также процесс, который помимо определенного содержания сознания или ощущений данного момента может воз­никнуть, так сказать, изолированно, в качестве настро­ения. Этот последний процесс может стоять в причинной связи с более ранними содержаниями сознания, хотя необходимости в этом нет, ибо он столь же легко возни­кает и из бессознательных содержаний, что вполне дока­зывается психопатологией. Однако и настроение — будь оно общим или же лишь частичным чувством — сви­детельствует об оценке, но об оценке не определенного, единичного содержания сознания, а всего наличного в настоящий момент состояния сознания, притом опять- таки в смысле принятия или отвержения его.

Поэтому чувство есть прежде всего вполне субъективный процесс, который может быть во всех отноше­ниях независим от внешнего раздражения, хотя он пристегивается к каждому ощущению. Даже «безраз­личное» ощущение имеет «чувственную окраску», а именно окраску безразличия, что опять-таки выражает известную оценку. Поэтому чувство есть также разно­видность суждения, отличающаяся, однако, от интел­лектуального суждения постольку, поскольку оно состаивается не для установления логической связи, а для установления прежде всего субъективного приня­тия или отвержения. Оценка при помощи чувства рас­пространяется на всякое содержание сознания, какого бы рода оно ни было. Если интенсивность чувства по­вышается, то возникает аффект, который есть состояние чувства с заметными телесными иннерваци­ями. Чувство отличается от аффекта тем, что оно не вызывает заметных телесных иннерваций, т. е. вызы­вает их не больше и не меньше, чем обычный мысли­тельный процесс.

Как мышление упорядочивает содержания сознания, подводя их под по­нятия, так чувство упорядочивает сознательные содер­жания по их ценности для своего носителя. Чем конк­ретнее чувство, тем субъективнее и персональнее установленная им ценность; напротив, чем чувство аб­страктнее, тем более общей и объективной становится устанавливаемая им ценность. Как совершенно абст­рактное понятие уже не покрывает единичности и осо­бенности вещей, а лишь их всеобщность и неразличность, так и совершенно абстрактное чувство не покры­вается уже единичным моментом и его чувствующей окраской, но лишь совокупностью всех моментов и их неразличностью. Согласно этому, чувство, подобно мышлению, есть функция рациональная, ибо, по сви­детельству опыта, ценности, в общем, устанавливают­ся по законам разума точно так же, как понятия, в общем, образуются по законам разума.

Когда общая установка индивида ориентируется чувст­вующей функцией, то мы говорим о чувствующем ти­пе.

Рациональность-иррациональность

Рациональное

Рациональное есть разумное, соотносящееся с разумом, соответствующее ему. Я пони­маю разум как установку, принцип которой со­стоит в оформлении мышления, чувства и действия согласно объективным ценностям. Объективные ценно­сти устанавливаются в опыте среднего разума, посвящен­ном, с одной стороны, внешним фактам, а с другой — фактам внутренним, психологическим.

Большинство объективных ценностей, — а вместе с тем и разум, — суть наследие древности, это крепко спаянные комплексы представлений, над организацией которых трудились бесчисленные тысячелетия с той же необходимостью, с какой природа живого организма реагирует вообще на средние и постоянно повторяющи­еся условия окружающего мира и противопоставляет им соответствующие комплексы функций, как, напри­мер, глаз, в совершенстве соответствующий природе света. Поэтому можно было бы говорить о предсуществующем, метафизическом мировом разуме, если бы реагирование живого организма, соответствующее среднему внешнему воздействию, не было само по себе необходимым условием существования этого организ­ма, — мысль, высказанная еще Шопенгауэром. Вслед­ствие этого человеческий разум есть не что иное, как выражение приспособленности к среднему уровню про­исходящих событий, осевшему в виде комплексов пред­ставлений, мало-помалу крепко соорганизовавшихся и составляющих как раз объективные ценности. Итак, законы разума суть те законы, которые обозначают и регулируют среднюю «правильную», приспособленную установку. Рационально все то, что согласуется с этими законами; и напротив, иррационально все, что с ними не совпадает.

Иррациональное

Я пользуюсь этим понятием не в смысле чего-то противоразумного, а как чего-то, ле­жащего вне разума, чего-то такого, что на разуме не основано. К этому относятся элементарные факты, как, например, что у Земли есть Луна, что хлор есть элемент, что вода при четырех градусах Цельсия достигает своей наибольшей плотности и т.д. Иррациональна также случайность, хотя впоследствии и можно вскрыть ее разумную причинность.

Иррациональное есть (экзистенциальный) фактор бытия, который, хотя и может быть отодвигаем все дальше через усложнение разумного объяснения, но который, в конце концов, настолько осложняет этим само объяснение, что оно уже начинает превосходить постигающую силу разумной мысли и, таким образом, доходить до ее границ, прежде чем оно успело бы охватить мир, в его целом, законами разума. Исчерпы­вающее рациональное объяснение какого-нибудь дейст­вительно существующего объекта (а не только положенного) есть утопия или идеал. Только положенный объект можно рационально объяснить до конца, потому что в нем с самого начала нет ничего, кроме того, что было положено мышлением нашего разума. Эмпирическая на­ука также полагает рационально ограниченные объекты, намеренно исключая все случайное и допуская к рассмот­рению не действительный объект в его целом, а всегда только часть его, которую она выдвигает на первый план для рационального изучения.

Таким образом, мышление в качестве направлен­ной функции рационально, равно как и чувство. Если же эти функции не преследуют рационально опреде­ленного выбора объектов или их свойств и отношений, но останавливаются на случайно воспринятом, всегда присущем действительному объекту, то они лишаются направления и тем самым теряют отчасти свой рациональный характер, ибо они становятся отчасти иррациональными.


Как интуиция, так и ощущение суть психологические функции, до­стигающие своего совершенства в Абсолютном восп­риятии того, что вообще совершается. В соответствии со своей природой они должны быть направлены на абсо­лютную случайность и на всякую возможность; поэто­му они должны быть совершенно лишены рационального направления. Вследствие этого я обозначаю их как фун­кции иррациональные, в противоположность мышлению и чувству, которые суть функции, достигающие своего совершенства в полном согласовании с законами разума.

Ощущение и интуиция как функции восприятия имеют целью восприятие данног о, а не его истолкование или оценку. Следовательно, они просто должны быть открыты для данного, а не действовать избирательно по определенным принци­пам. Данное же по своей сути иррационально, ибо не существует методов, с помощью которых можно было бы доказать, что должно быть столько-то планет или столько-то видов теплокровных животных. Иррацио­нальность — это то, чего не хватает мышлению и чувству, рациональность — то, чего не хватает ощуще­нию и интуиции.
Существует немало людей, реакции которых осно­вываются, главным образом, на иррациональности, т. е. либо на ощущении, либо на интуиции, но никогда на том и другом сразу, ибо ощущение по отношению к интуиции столь же антагонистично, как мышление по отношению к чувству. Ведь когда я своими ушами и глазами намереваюсь установить, что же происходит в действительности, я могу делать все что угодно, только не мечтать и не фантазировать одновременно с этим, но как раз именно это последнее и должен делать интуитивист, чтобы дать простор своему бессознатель­ному или объекту. Вот почему ощущающий тип явля­ется антиподом интуитивного.

Четыре функции психики

Сознательное психическое есть средство для адаптации и ориентации и состоит из ряда различных психических функций. Среди них можно выделить четыре основных: ощущение, мышление, чувство, интуиция.

В ощущение я включаю все восприятие с помощью чувственных органов; под мышлением я имею ввиду функцию интеллектуального познания и формирования логических заключений; чувство – функция субъективной оценки, интуицию я понимаю как восприятие с помощью бессознательного или восприятие бессознательных содержаний.

Настолько, насколько позволяет мой опыт, эти че­тыре базовых функции кажутся мне достаточными, чтобы выразить и представить многочисленные виды сознательной ориентации. Для полной ориентации все четыре функции должны сотрудничать на равных: мышление облетает познание и суждение, чувство говорит нам, в какой степени и как та или иная вещь является для нас важной или не является таковой, ощущение должно передавать нам с помощью зрения, слуха, вкуса и т. д. сведения о конкретной реальности, а интуиция позволяет нам угадывать скрытые возмож­ности в подоплеке происходящего, поскольку эти воз­можности также принадлежат целостной картине дан­ной ситуации.

В действительности, однако, эти базовые функции весьма редко или никогда не дифференцируются еди­нообразно и равно согласно нашему хотению. Как пра­вило, одна или другая функция занимает главное мес­то, в то время как остальные остаются недифферен­цированными на заднем плане.

Таким образом, суще­ствует много людей, ограничивающих себя восприяти­ем простой конкретной реальности, без какого-то раз­мышления о ней или принятия в расчет определенных чувственных оценок. Их также весьма мало волнуют возможности, скрытые в ситуации. Таких людей я опи­сываю как ощущающие типы.

Другие ориентированы исключительно тем, что думают, и попросту не способ­ны приспособиться к ситуации, которую они не могут понять интеллектуально. Таких людей я называю мыс­лительными типами.

Третьи, в свою очередь, во всем руководствуются исключительно чувством. Они просто спрашивают себя: приятна ли им та или иная вещь или неприятна, и ориентируются по своим чувственным впечатлениям. Это чувствующие типы.

Наконец, интуитивы не обеспокоены ни идеями, ни чувственными реакциями, ни реальностью предметов, а целиком от­дают себя во власть соблазнительных возможностей и без сожаления оставляют те ситуации, в которых не «чуют запаха» возможностей новых.